41. Товарищество Георг Ландрин (год основания - 1848)
        Большая Лубянка

Историю старого и когда-то очень известного кондитерского бренда булочник Филиппов рассказал Владимиру Гиляровскому, а он ее включил в свою самую известную книгу "Москва и москвичи".

Гиляровский В.А. "Москва и москвичи":
"— И очень просто! Все само выходит, поймать сумей, — говорил Филиппов при упоминании о сайках с изюмом.
— Вот хоть взять конфеты, которые «ландрин» зовут… Кто Ландрин? Что монпансье? Прежде это монпансье наши у французов выучились делать, только продавали их в бумажках завернутые во всех кондитерских… А тут вон Ландрин… Тоже слово будто заморское, что и надо для торговли, а вышло дело очень просто.
На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева это монпансье работал кустарь Федя. Каждое утро, бывало, несет ему лоток монпансье, — он по-особому его делал, — половинка беленькая и красненькая, пестренькая, кроме него никто так делать не умел, и в бумажках. После именин, что ли, с похмелья, вскочил он товар Елисееву нести.
Видит, лоток накрытый приготовлен стоит. Схватил и бежит, чтобы не опоздать. Приносит. Елисеев развязал лоток и закричал на него:
— Что ты принес? Что?..
Увидал Федя, что забыл завернуть конфеты в бумажки, схватил лоток, побежал. Устал, присел на тумбу около гимназии женской… Бегут гимназистки, одна, другая…
— Почем конфеты? Он не понимает…
— По две копейки возьмешь? Дай пяток.
Сует одна гривенник… За ней другая… Тот берет деньги и сообразил, что выгодно. Потом их выбежало много, раскупили лоток и говорят:
— Ты завтра приходи во двор, к 12 часам, к перемене… Как тебя зовут?
— Федором, по фамилии Ландрин…
Подсчитал барыши — выгоднее, чем Елисееву продавать, да и бумажки золотые в барышах. На другой день опять принес в гимназию.
— Ландрин пришел!
Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и фабрику открыл. Стали эти конфеты называться «ландрин» — слово показалось французским… ландрин да ландрин! А он сам новгородский мужик и фамилию получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит.
— И очень даже просто! Только случая не упустил. А вы говорите: «Та-ра-кан»!"
 
Зилов Л.  «Льдина из Ландрина» [1925]:
С откоса без оглядки
Блестят ребячьи пятки;
Оттуда и отсюда
Бегут к реке с откоса.
Разбили два, три носа,
Там ногу отдавили,
Тут руку прищемили.
А одному мальчишке
На лоб набили шишки.

В реке случилось чудо:
В кустах прибило льдину
Из чистого ландрина.
Клейменную при том
Но фабрике клеймом!

Рабочие Гублеса
Шестом из под навеса,
Плотовщики баграми,
Милиция штыками,
Канатчики канатом,
Калашники ухватом,
Извозчики возжами.
Разносчики лотками,

А сторожиха Зоя
Печною кочергою —
Ту льдину ухватили,
Ту льдину потащили,
Галдели, потели —
Дубинушку пели,
И — вытащили льдину,
Ту льдину из ландрина,
Клейменную при том
На фабрике клеймом.

Кто ломом, кто пешнею,
Кто просто пятернею,
Кто острым топором,
Кто толстым колуном,
Кто длинным молотком,
Кто гирей, кто пестом,

Кузнечными клещами,
От сахара щипцами
И всякими вещами
Давай ломать ту льдину,
Ту льдину из ландрина,
Клейменную при том
На фабрике клеймом.

Вдруг туча налетела,
Гром грохнул, как из пушки;
Все кинулись к избушке,
Где жили две старушки,
Старушки-вековушки.
Избушка закряхтела
И до земли присела,
Но всех укрыть успела.
А гром грохочет пуще,
А туча гуще-гуще,
А дождик чаще-чаще,
Ручьи мутней и слаще.

Вдруг молния мигнула
И в льдину ту нырнула,
И льдину всю разбила,
На части расщепила —
Ту льдину, ту льдину,
Из чистого ландрина,
Клейменную при том
На фабрике клеймом.

Ту льдину ливнем мыло,
Стегало и мутило,
Сверлило и долбило,
И белой пеной взбило,
И пену в реку смыло.

Ушла гроза далеко,
Взглянуло солнце сбоку.
Лучами залитая
Пестреет мостовая.
И проводивши тучу,
Народ сбежался в кучу,

Толкается, судачит,
А ребятишки плачут;
Растаяла вся льдина,
Вся льдина из ландрина,
Клейменная при том
На фабрике клеймом.

Схватили все ведерки,
К реке сбежали с горки, —
В ушаты, в бочки, в кадки
Воды вливают сладкой.

Пьют воду по бульварам,
По мокрым тротуарам,
В садах и на вокзале,
Кто в кружке, кто в бокале…

Уж задыхаясь паром,
Вскипели самовары,
Пьют в кривенькой избушке
Ландринный чай старушки.

И вместо нефти скверной
Полны водой ландринной,
Веселые цистерны
Сцепились в поезд длинный.
Бегут, бегут проворно
За паровозом черным,
А паровоз дымит,
Дымит, спешит, свистит,
Свистит среди долин:
«Ландрин-ландрин-ландрин»…
 
Адамович А., Гранин Д. «Блокадная книга» [1958]:
«Он мог бы рассказать Цигельмайеру, как учились лечить алиментарную дистрофию. Наиболее эффективными оказались препараты белковые и витаминные. Полноценным белком были казеин, дрожжи, альбумин. Беззубов помогал организовать доставку казеина в Ленинград. А еще раньше он сумел использовать остатки горелого сахара на Бадаевских складах. Знаменитый этот сахар, растопленный огнем, залитый водой пожарных брандспойтов, смешанный с землей, песком, - о нем столько нам рассказывали - вот его то извлекли десятки тонн. Это были глыбы черной сладкой земли; их Беззубов придумал промывать сверху водой и перерабатывать на кондитерской фабрике. До войны он работал главным инженером этой фабрики. Из черного этого творога, который долго еще продолжали копать ленинградцы на горелом пустыре, стали производить леденцовую карамель. По вкусу карамель напоминала известные дореволюционные леденцы — ландрин. Была такая популярная в России карамель с горчинкой.»
 
Тайц Я.М. «Ландрин» [1958]:
В двадцатом году мы жили в Харькове, на Чеботарской улице, возле вокзала, в переулочке, который назывался Второй Чеботарский въезд.
Второй Чеботарский — это звучало гордо. Что там всякие Сумские, Рымарские и прочие буржуйские улицы! Вот Второй Чеботарский — это да!
Самые смелые мальчишки были со Второго Чеботарского! Самые красивые девчонки жили во Втором Чеботарском! Самые высокие змеи запускались над Вторым Чеботарским! Попробуй в этом кто-нибудь усомниться — он бы узнал, что самые увесистые кулаки во Втором Чеботарском.
Ох, как я там дрался! Никогда не забуду.
В ход пускались не только кулаки, но и палки, камни, вёдра.
Но то утро, с которого я начинаю свой рассказ, было довольно мирным. Мы — папа, мама, десятилетний Тимка, семилетняя Лилька и я — сидели за столом и пили… Чай? Нет, не чай!
На столе стоит пузырёк. В нём бурая тягучая жидкость, на пузырьке наклейка: «Чин-чен-пу».
Что за «чин-чен-пу» — неизвестно. Капнешь этой жидкости в стакан с кипятком, и вода сразу становится жёлтой. Видно, человеку важнее всего цвет. Похоже на чай, вот и ладно. А на вкус это была порядочная гадость.
Кроме «чин-чен-пу», мы в кипяток вливаем ещё одну гадость — раствор сахарина. Если «чин-чен-пу» заменял чай, то сахарин заменял сахар.
Тимка влил две ложки сахарина в свою чашку и вздохнул:
— Вот конфетку бы!
Он был большой любитель сладкого. Он был способен в пять минут уничтожить весь наш месячный паёк леденчиков или карамелек. За ним был нужен глаз да глаз.
— Хоть бы ирисочку! — подхватила Лилька. Но на столе было пусто. Весь наш сладкий паёк был давно съеден.
— Ничего, пейте с сахарином, — сказал папа, — тоже сладко.
Сладко-то сладко, но как-то противно. Однако сидим пьём. Вдруг приоткрылась дверь, и в щёлочке показался хорошо нам знакомый нос нашей хорошей знакомой тёти Муси. Она была нашей землячкой и, кажется, даже дальней родственницей с маминой стороны.Завидев папу, она заметно смутилась. Она, верно, думала, что он уже ушёл на работу. Но отступать было поздно. Она робко вошла в комнату, шумя чёрным шёлковым платьем, и нараспев сказала:
— Здравствуйте, миленькие, здравствуйте, маленькие!..
— Здрасте, тётя Муся! — ответили мы нестройным хором.
Она была высокая, уже немолодая, лет за пятьдесят, с длинным носом и острым подбородком. На голове у неё была чёрная шаль, сквозь которую просвечивали седые волосы. В руках у неё была мягкая корзинка (кошёлка, по-харьковски), с которой она никогда не расставалась. Папа её недолюбливал. Он говорил, что она занимается разными махинациями на Благовещенском базаре.
Вот почему, как только она вошла, он уткнул свою лысую голову в газету.
— Садитесь, тётя Муся, выпейте горяченького! — сказала мама.
Она налила чашку кипятку, капнула «чин-чен-пу» и хотела было добавить сахарину, но тётя Муся остановила её за локоть:
— Погоди, Верочка, не лей. У меня найдётся кое-что получше! — Она порылась в своей кошёлке и достала горсть ландрину. — Пожалуйста, детки, кушайте, сосите, — сказала она, кладя ландрин на блюдечко.
Вы, наверное, знаете, что такое ландрин. Это разноцветные леденчики. Их можно сосать часами. В детстве, бывало, сосёшь такую штучку, вынешь изо рта, полюбуешься на неё и снова туда же, за щеку...
Недавно я где-то вычитал, что слово «ландрин» пошло от фамилии конфетного мастера господина Ландрина. Он сам варил конфеты, сам завёртывал их в бумажки и сам продавал у ворот женской гимназии в большую перемену.
Но вот однажды он замешкался и не успел завернуть свои изделия в бумажки. Скоро большая перемена, а у него ещё все конфетки голенькие. «Эх, была не была, — подумал он, — понесу их раздетыми, может, кто и возьмёт по дешёвке».
Он побежал с корзиной к гимназии. И что же? Оказалось, что голенькие конфеты пошли гораздо лучше одетых — их брали нарасхват. Они были дешевле и аппетитнее на вид. С той поры господин Ландрин стал выпускать конфеты без бумажек и разбогател на этом деле. А незавёрнутые леденцы стали называться «ландрин».
Но тогда, в Харькове, я этого не знал, а знал только, что с ландрином весьма приятно пить чай.
Не мудрено, что мы все уставились на блюдечко. Лилька протянула было руку, но спохватилась. Без папиного разрешения брать неудобно. Тётя Муся, как бы показывая пример, положила себе в рот большую ландринку и сказала:
— Пошошите, детки, пошошите (из-за ландрина и она стала шепелявить).
Но мы ждали, что скажет папа. Он убрал газету, посмотрел сквозь очки на блюдечко и сказал:
— Спасибо! Мои дети обойдутся без этого, — и снова закрылся газетой.
— Папка, почему? — капризным голосом спросила Лилька.
— Вот так! Пейте с сахарином. А вы, пожалуйста, не обижайтесь и возьмите своё угощение обратно.
Наступило неловкое молчание. Тётя Муся покраснела, поднялась и сказала, по-прежнему шепелявя:
— Напрашно! — Выплюнуть леденец при папе она не решалась. — До швиданья!
Она подхватила леденцы и выплыла из комнаты, сердито шумя своим шёлковым платьем. Мама вышла проводить её. Они на кухне о чём-то стали шептаться. А мы — я, Тимка, Лилька — смотрели то на папу, вернее, на его газету, то на пустое блюдечко, на котором остались какие-то цветные крупинки. Тимка мокрым пальцем собрал их и отправил в рот. Лилька тоже взялась за блюдечко, но там после Тимки, конечно, уж ни синь пороха не осталось.
Когда мама вернулась, папа спросил:
— О чём вы там шушукались с этой спекулянткой?
— Ни о чём! Она хотела нам немножко помочь.
— Никакой помощи от неё! — строго сказал папа. — Знаем мы эту помощь.
— Изверг! — сказала мама. — Ты видишь, как дети хотят чего-нибудь вкусненького.
— Ничего, перехотят… Дети, перетерпите?
— Конечно, папа, перетерпим, — ответил я за всех, как старший, и чаепитие, вернее, «чин-ченпутие», если можно так неуклюже выразиться, продолжалось.
Все молчали. И только Лилька, водя пальцем по пустому блюдечку, сказала:
— Жалко, такие хорошенькие ландринчики, такие синенькие-синенькие, прямо красненькие!.
 
Ландрин, Георгий Николаевич, русский фабрикант. Немец по происхождению, род. 1820 г., он своими трудами достиг того, что занимаясь производством леденцов нашел способ долго сохранять их необсахаренными. Производство его леденцов из фруктовых соков получило в скором времени такую известность, что они распространились не только по всей России, но и в Европе. Неоднократно получал он на мануфактурных выставках награды за свои изделия. В Петербурге основана им в 1850 г. специальная фабрика для выделки этих конфет, приготовляющая их до 23,000 пудов ежегодно на 250,000 р., кроме шоколада, который у него дешевле, чем у других фабрикантов. На фабрике паровая машина в 6 сил и 125 рабочих.
 
Менделеев Д.И. «Заветные мысли Д. Менделеева» [1904]:
О капиталах много заботиться не следует, они придут сами туда, где выгоды предвидятся, а они для России, с её едва затронутыми природными богатствами, нуждаются только в законодательном «покровительстве» (глава VIII), да в расширении иностранного сбыта (глава III), который без широкой предприимчивости, конечно, успешным быть не может. Чтобы сделать это последнее утверждение не голословным, приведу лишь один случай (а таких много) из моей практики в качестве участника в экспертизе на парижских всемирных выставках 1867 и 1900 гг. Он касается самых обычных у нас карамелек Ландрина. Они на выставках были в том самом виде, в каком по 30 коп. за фунт продаются в каждой у нас лавочке, и эксперты иностранцы, присуждая за них высшие награды, заверяли, что громадный массовый сбыт товарам такого качества (и цены) обеспечен во всем мире. Если переделанный у нас каучук (резина) давно находит на миллионы рублей ежегодный сбыт за границей, то уже никак нельзя сомневаться в том, что разумно поведенная торговля изделиями, подобными карамелькам, где все свое и где возврат акциза с сахара при вывозе - может сильно сбавить цену, должна становиться выгодною не тому одному, кто поведет эту заграничную торговлю, но и всем тем прибывающим, — при увеличении сбыта — рабочим, домовладельцам и землевладельцам, приказчикам и всякого рода техникам, которые не прямо, а косвенно, однако жизненно заинтересованы в этой промышленной предприимчивости. Выбранный пример, согласен, не крупен, но все же покрупнее большинства французских предметов внешнего сбыта, а из суммы малых состоят и всякие большие величины.
 
Либрович С.Ф. «Пушкин в портретах» [1890]:
Кроме конфеток Сiy в коробках с изображением Пушкина, существуют также в продаже шоколадные плитки фабрики Ландрина, завернутые в бумажки на которых сделан фототипический портрет Пушкина. Плитки эти существуют двух видов: маленькие, на которых сделан один только портрет и отмечена фирма Ландрина, - и побольше продолговатые, с украшением из цветов и надписью: «Шоколад русских поэтов – Пушкин».