Мельников П.И. На горах [1898]:
Обед прошел в строгом молчанье, не было веселой застольной беседы. Мерны в ухе сурские стерляди, но Марку Данилычу мстится, будто навар в ней не вкусен… Сочна и жирна осетрина, но не приглядна ему; вкусны картофельные оладьи с подливой из свежих грибов, но вспало на ум Марку Данилычу, что повар разбойник нарочно злодейскую шутку с ними сшутил, в великие дни госпожинок на скоромном масле оладьи изжарил. Досадливо ни зá что ни про что ворчал Смолокуров на угодливого полового, но голоса не возвышал – у дочери на глазах никогда не давал он воли гневным порывам своим.
Лишь тогда, как на смену плотного обеда был принесен полведерный самовар и Марко Данилыч с наслажденьем хлебнул душистого лянсину, мысли его прояснились, думы в порядок пришли. Лицо просияло. Весело зачал он с дочерью шутки шутить; повеселела и Дуня.
Лицо ее новым отцу показалось. Глаза ни с того ни с сего вспыхивали дрожащим блеском, а томная, будто усталая улыбка с румяных пухленьких губ не сходила. Полсамовара покончили, когда вошел Самоквасов. Радостно вспыхнула Дуня, взглянув на него, и тотчас опустила заискрившиеся глазки… Тщетно силилась она скрыть свою радость, напрасно хотела затуманить ясные взоры, подавить улыбку светлого счастья… Нет, не могла. Замялась с минуту и, тихо с места поднявшись, пошла в свою комнату… «Ровно ангел Господень с даром небесным прошел», – так подумалось Петру Степановичу, когда глядел он вслед уходившей красавицы.
Помолчав немножко и оправившись от минутного смущенья, бойко, развязно молвил он Марку Данилычу:
– А я к вам с известьем. Сейчас пили чай вместе с Зиновьем Алексеичем. К вам сбирается с Татьяной Андревной и с дочками.
– Милости просим. Рады гостям дорогим, – радушно ответил Марко Данилыч. – Дарья Сергевна, велите-ка свеженький самоварчик собрать да хорошенького чайку заварите… Лянсин фу-чу-фу! Понимаете? Распервейший чтобы был сорт, по восьми рублев фунт! А вы садитесь-ка, Петр Степаныч, погостите у нас.
Мельников П.И. На горах [1898]:
В просторной каюте, по убранству во всем походившей на торговую контору, Веденеев встретил радушно Марка Данилыча.
– Сколько лет, сколько зим! Как поживаете? Авдотья Марковна как в своем здоровье?
И засы́пал Марка Данилыча вопросами, усадил его в мягкое кресло, чаю подать приказал, любезен был с гостем, как нельзя больше.
Отлегло от души у Марка Данилыча. «С этим, Бог даст, сладим», – подумал он.
– Так вы нашим покупателем стали, Марко Данилыч, – подавая стакан лянсина, с веселой улыбкой сказал Веденеев. – Да еще покупатель-от какой?.. Главный… Единственный даже!..
– Привел Господь и с вами, Дмитрий Петрович, делишки завести, – потирая руки, отвечал Марко Данилыч. – Напредки́ просим не оставить. А я ото всей души и во всякое время желаю вашим покупателем быть… Условийца только стеснительны. Так я думаю, что, сколько ни стоит Макарьевская ярманка, таких условий на ней никогда не бывало…
– Чем же тяжелы-то? – спросил Веденеев.
– Как же? Помилуйте! Слыхано ль по всей нашей коммерции, чтобы две трети платежа наличными сейчас на стол выкладывать? – сказал Смолокуров.
– А слыхано ли, Марко Данилыч, чтобы рыбу где-нибудь так дешево покупали? – молвил Веденеев.
– Это расчет особливый, Дмитрий Петрович. В цене хозяин волен, а в торговых порядках ему воли нет, – заметил Марко Данилыч.
– Дело добровольное: хотите берите, не хотите – просить не станем, – с улыбкой молвил Веденеев.
– Конечно, в этом спору быть не может, – сильно нахмурясь, отозвался Марко Данилыч. – Только послушайте вы меня, Дмитрий Петрович. Жизнь моя, вы сами знаете, не коротенькая. Чего, жи́вучи на свете, не навидался я, вот уж именно, как пословица молвится: «И в людях живал, и топор на ногу обувал, и топорищем подпоясывался». Так я, по моей старости и опытности, скажу вам, Дмитрий Петрович: старые обычаи преставлять не годится – наши отцы, деды, прадеды не глупее нас с вами были, а заведенных порядков держались крепко. С умом, значит, делали. И по Писанию выходит то же. Сказано: «Горе народу, иже отеческая предания преставляет». Где, сударь Дмитрий Петрович, новизна, там и кривизна. Поверьте мне – недаром дожил я до седых волос.
– Да нельзя же ведь, Марко Данилыч, и старым-то одним жить, – сказал Веденеев. – Времена и лета переходчивы. Что встарь бывало хорошо, то в нови зачастую никуда не годится.
– А все-таки не след ломать старое, – молвил Марко Данилыч. – Крой новый кафтан, да к старому почаще прикидывай, а то, пожалуй, не впору сошьешь.
Ничего на то не ответил Веденеев. Смолокуров меж тем вынул узелок из кармана, развязал и подал пачки ассигнаций.
– Должок припас, – сказал он. – Извольте сосчитать и расписочку, как водится.
– Какой вы поспешный! – улыбнувшись, молвил Веденеев. – Срок-от ведь завтра еще…
– Не опоздано, значит, – сказал Марко Данилыч, смакуя лянсин. – Чаек-от новый, видно, купили? – спросил он.
– Где ж еще нового теперь достать? – развязывая пачки, сказал Дмитрий Петрович. – У кяхтинских дела еще не начинались. Это прошлогодний чай, а недурен: нынешний, говорят, будет поплоше, а все-таки дороже.
– Не слыхал, – промолвил Марко Данилыч и снова принялся за стакан. Веденеев продолжал деньги считать.
Мельников П.И. На горах [1898]:
Зоркий глаз Марка Данилыча разом приметил в углу, за большим столом, сидевших рыбных торговцев. Они угощались двенадцатью парами чая.
— Марку Данилычу наше наиглубочайшее! — с легкой одышкой, сиплым голосом промолвил тучный, жиром оплывший купчина, отирая красным платком градом выступивший пот на лице и по всей плешивой до самого затылка голове.
Быстро подскочил половой и подставил стул для Марка Данилыча.
— Чай да сахар! — молвил Смолокуров, здороваясь со знакомцами.
— К чаю милости просим, — отвечал тучный лысый купчина и приказал половому: — Тащи-ка, любезный, еще шесть парочек. Да спроси у хозяина самого наилучшего лянсину. Не то, мол, гости назад отошлют и денег копейки не заплатят.
Что есть мочи размахивая руками, быстро кинулся половой вон из комнаты.
— Давно ли пожаловали? — спросил Марка Данилыча седой старый купец в щеголеватом, наглухо застегнутом кафтанце тонкого синего сукна и в глянцевых сапогах с напуском. Ростом он был не велик, но из себя коренаст. Здоровое красное лицо, ровно камчатским бобром, опушенное окладистой, темно-русой, с седой искрой бородою, было надменно и горделиво, в глазах виднелись высокомерье и кичливая спесь. То был самый богатый, самый значительный из всех рыбников — Онисим Самойлыч Орошин. Считали его в пяти миллионах — потому великий почет ему отдавали, а ему на всех наплевать…
— Вечор только прибыли, — кладя на окошко картуз, мягко, приветливо ответил Орошину Марко Данилыч. — Вы давненько ли в здешних местах, Онисим Самойлыч?
— Шестой день без пути здесь болтаемся. Делов еще нет. Надоело до смерти! — молвил Орошин.
— Без того нельзя, — заметил Смолокуров.
— Вестимо, нельзя, — отозвался Сусалин Степан Федорыч, тот лысый тучный купчина, что первый встретил приветом Марка Данилыча. То же промолвил Иван Ермолаич Седов, бородатый широкоплечий купчина лет пятидесяти, богатырь богатырем… Поглядеть на него — протодьяконом бы реветь ему, ан нет: пищит, визжит, ровно старая девка. Был тут еще Веденеев Дмитрий Петрович, человек молодой, всего друго лето стал вести дела по смерти родителя. Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький: дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял… По молодости Веденеева старые рыбники обращались с ним немножко свысока, особливо Орошин. Хоть Марко Данилыч негодовал на Меркулова за то, что с колонистами водится и ходит в кургузой одеже, но на богатом Веденееве будто не замечал ее…
И Орошин и другие рыбники Митенькой звали Веденеева, хоть этот Митенька ростом был вершков тринадцати, а возрастом далеко за двадцать лет. Но как не был еще сполна хозяином, хозяйкой то есть пока не обзавелся, то и оставался покудова Митенькой. Он кой-чему учился, видел пошире, глядел на дела пояснее, чем старые рыбники. Родитель его не то чтобы по своему изволенью и не то чтоб по желанью сына, а по приказу губернатора отдал его учиться в Коммерческую академию. Заметив в маленьком Веденееве способности, начальник губернии безо всяких обиняков объявил его отцу, что не утвердит за ним каких-то выгодных подрядов, ежели не пошлет он сына учиться в академию. Подряд, по всем расчетам, должен был озолотить старика, — делать нечего, свез сына в Москву, не слушая ни вопля жены, ни проклятий матери. Новым человеком воротился в свой город Дмитрий Петрович. А приехал он на родину уж единственным наследником после умерших вскоре один за другим отца, старшего бездетного брата и матери. Хоть и молод, хоть и ученый, а не бросил он дела родительского, не по́рвал старых торговых связей, к старым рыбникам был угодлив и почтителен, а сам вел живую переписку со школьными товарищами, что сидели теперь в первостатейных конторах, вели широкие дела или набирались уму-разуму в заграничных поездках… Старого закала рыбники понять не могли, отчего это у Митеньки так все спорится, отчего это он умеет вовремя купить, вовремя продать, и хоть бы раз споткнулся на чем-нибудь. «Счастье, видно, такое, — говорили они, — такой уж, видно, талант ему от Бога дан, а все за молитвы родительские».
Разбитной половой подал шесть пар «отменного лянсину». Митенька стал разливать, с особенным вниманием обращаясь к Марку Данилычу.
Мельников П.И. За Волгой [1868]:
Аксинья Захаровна как поздоровалась с гостями, так и за чай. Уткой переваливаясь с боку на бок, толстая Матрена втащила в горницу и поставила на стол самовар; ради торжественного случая был он вычищен кислотой и как жар горел. На другом столе были расставлены заедки, какими по старому обычаю прежде повсюду, во всех домах угощали гостей перед сбитнем и взварцем, замененными теперь чаем. Этот обычай еще сохранился по городам в купеческих домах, куда не совсем еще проникли нововводные обычаи, по скитам, у тысячников и вообще сколько-нибудь у зажиточных простолюдинов. Заедки были разложены на тарелках и расставлены по столу. Тут были разные сласти: конфеты, пастила, разные пряники, орехи грецкие, американские, волошские и миндальные, фисташки, изюм, урюк, винные ягоды, киевское варенье, финики, яблоки свежие и моченые с брусникой, и вместе с тем икра салфеточная прямо из Астрахани, донской балык, провесная шемая, белорыбица, ветчина, грибы в уксусе и, среди серебряных, золоченых чарочек разной величины и рюмок бемского хрусталя, графины с разноцветными водками и непременная бутылка мадеры. Как Никитишна ни спорила, сколько ни говорила, что не следует готовить к чаю этого стола, что у хороших людей так не водится, Патап Максимыч настоял на своем, убеждая куму-повариху тем, что «ведь не губернатор в гости к нему едет, будут люди свои, старозаветные, такие, что перед чайком от настоечки никогда не прочь».
– Ну-ка, куманек, перед чайком-то хватим по рюмочке, – сказал Патап Максимыч, подводя к столу Ивана Григорьича. – Какой хочешь? Вот зверобойная, вот полынная, а вот трифоль, а то не хочешь ли сорокатравчатой, что от сорока недугов целит?
Мельников П.И. Нижегородская ярмарка в 1843, 1844 и 1845 годах [1846]:
ТОРГОВЛЯ КИТАЙСКАЯ.
Торговля России с Китайскою Империей производится в Кяхте и Семипалатинске; но окончательно совершается она в Нижнем Новгороде. Правильная торговля с Китаем началась во времена Петра Великого, после албазинских происшествий; в 1726 году заключен был торговый трактат с богдыханом, по которому Кяхта назначена единственным местом торговых сношений Русских с китайскими подданными. Семипалатинская торговля образовалась в последнее время и, не смотря на разные важные неудобства, развивается столь хорошо, что кяхтинские торговцы опасаются со временем встретить в ней сильную соперницу для своих дел. - Семипалатинск, находясь гораздо ближе Кяхты к Европейской России, совершенно уничтожил бы важность этого торгового пункта, если бы не уступал ему в следующем:
1) Семипалатинские русские торговцы отправляют в китайские города Чугучак и Кульджи караваны, часто делающиеся добычею разбойников; между тем как кяхтинские торговцы сдают товар свой прямо в китайский город Маймачен, находящийся рядом с Кяхтой.
2) В Кяхте с 1800 года, по распоряжению нашего Правительства, компаньоны, избираемые из русского купечества, определяют ценность наших товаров, назначаемых для мены с Китайцами, что поддерживает доверие последних. В Семипалатинске же это не соблюдается.
3) Китайцы маймаченские между собой согласны, в Семипалатинске же Ташкенцы, имеющие в руках своих китайскую торговлю, чрезвычайно не согласны между собою и этим несогласием вредят успехам торговли. - Вот в кратких словах положение Кяхты и Семипалатинска, на которые должно смотреть не иначе, как на торговые фактории Нижнего Новгорода.
В Нижний Новгород приходят китайские товары и здесь продаются для распродажи по России. В Нижний Новгород привозят и русские произведения, составляющие предмет китайской торговли; здесь их покупают купцы, имеющие дела с Китайцами, и отсюда уже отправляют в Кяхту или Семипалатинск. -
Предметы, получаемые нами из Китая суть:
Чаи байховые, цветочные, торговые, квадратные, не квадратные, шелк, шелковые ткани, сторы, краски, игрушки, чубуки, фрукты и пp. -
Предметы, отправляемые нами в Китай, суть:
сукна масловые и мезерицкие, плис, нанка, пушные товары, кожевенные изделия, зеркала, часы, холст, равендук, писчая бумага, металлические изделия, и пр. - Обо всех этих предметах было говорено в своем месте.
Китайская торговля находится в руках оптовых торговцев. Вот имена их: московские купцы И. А. Колесов, В. Н. и П. Н. Усачевы, В. А. и П. Шестовы, Куманины, Н. Д. Боткин, В. И. и М. И. Борисовские, И. П. Лобков, А. А. Корзинкин, верховажский А. Рудаков, иркутские И. Л. Медведников, П. Ф. Медведников, Ф. П. Трапезников, К. П. Трапезников, Н. П. Трапезников, кяхтинские Н. Т. и П. Т. Баскины, М. К. Курбатов, Н. М. Стрижев, нерчинский Зензинов, казанские Myхамед Муса Апанаев, Габейдулла Мухаммед Рахим Юнусов, Хасан Муса Апанаев и братья Крупениковы(*).
(*) Колесов в Китайском Ряду лит. Б. №№ 1 и 2, Усачевы там же №№ 22, 23 и 24, Шестовы там же №21. Куманины там же №27. Боткины там же лит. А. №21. Борисовские в Большом Овощном Ряду лит. Д. и Е. №№ 21, 22 и 23. Лобков там же 43. № Корзинкин там же №17. Рудаков в Китайском Ряду лит. Б. № 12. И. Л. Медведников там же № 8 П. Ф. Медведников там же № 14. Ф. П. Трапезников там же № 16. К. П. Трапезников там же № 18. Н. П. Трапезников там же № 19. Баснины там же № 3. Курбатов там же №5. Стрижев там же № 9. Зензинов там же № 15. М. М. Апанаев там же лит. А. № 37. Юнусов там же № 38. X. М. Апанаев там же № 41. Крупениковы там же лит. Б. № 17.
По ценности своей чай, привозимый на Нижегородскую Ярмарку, уступает русским хлопчатобумажным изделиям и не превышает произведения горнозаводские, но при всем том первенство в торговле ярмарочной остается всегда за ним. Не смотря на поднятие ярмарочных флагов и привоз всех товаров, не смотря на съезд всего купечества, ярмарочная торговля не считается начавшеюся, в коммерческом смысле, до тех пор, пока не состоится продажа чаев из первых рук. До тех пор не устанавливаются цены на все вообще предметы ярмарочной торговли, до тех пор не определяются условия относительно сроков уплаты денег за товары, пока не окончена торговля чайная. Между 1 и 5 августа каждого года все внимание купечества русского бывает устремлено на китайские ряды в ярмарке, где торговый шестигласный конгресс, состоящий из Колесова, Шестова, Лобкова, Рудакова, Корзинкина и Куманина, решают вопрос о чае. От их решения, от их условий с чайными покупщиками нередко зависит вся участь ярмарки. Если бы по какому-нибудь несчастному обстоятельству чаи не поспели в Нижний к сроку, если бы, говоря яснее, почему-нибудь чаи не были проданы на Нижегородской Ярмарке ярмарочная торговля неминуемо должна бы была остановиться и тогда страшное расстройство постигло бы наши фабрики Московской, Владимирской и других губерний.
Причина столь важного значения чайной торговли в общем механизме торговли на Нижегородской Ярмарке заключается в том влиянии, которое имеет она на все главные ветви нашей мануфактурной промышленности. И в самом деле не найдется ни одной статьи ярмарочной торговли, сколько-нибудь значительной, с которой бы чайная торговля не была тесно связана. Суконные фабриканты привозят в Нижний свои сукна для Китая, плисы и нанки работаются и привозятся на ярмарку для Китая, белки и другие пушные товары привозятся для Китая. Купцы, ведущие дела свои в Кяхте и Семипалатинске, получив деньги за чаи, тотчас покупают сукна, меха, плис, нанку и другие предметы, нужные для Китая; они же покупают предметы роскоши, иностранные вина и пр.т.п. От этого разом оканчиваются главнейшие отрасли торговли — суконная и хлопчатобумажная. От этого же вдруг по ярмарке разливаются деньги, цены на все товары устанавливаются и торговля начинает уже идти правильно и постоянно. Все оживляется и ярмарка развивается в полной силе.
Чаи привозят из Сибири до Перми сухим путем, здесь грузят их на суда, которые Камою и Волгою идут до Нижнего Новгорода. Часть чаев, назначенных в Нижний, грузится в Казани. На Нижегородской Ярмарке только незначительная часть их помещается в Гостином Дворе, главнейшая же остается нa Сибирской Пристани, где ряды цибиков, уложенных в несколько рядов, простираются на значительное расстояние.
В 1843 году на ярмарку чаев, байховых, цветочных и торговых на Нижегородскую Ярмарку было привезено 35870 ящиков(*) кирпичного около 10000.
(*) Ящики, в которых привозится чай, называются также местами и цибиками.
- По причине некоторых, известных многим затруднений, размен товаров на Кяхте в 1843 году значительно опоздал и от того чаев на ярмарке было привезено немного. Это могло бы иметь дурное влияние на ярмарочную торговлю, если бы не оставалось бол е 5000 цибиков чая, не проданного в 1842 году. - При этом случае цены на чай поднялись на 18% и продавались фамильные от 114 до 160 р., а цветочные от 143 до 388 р. за ящик, кирпичные же по 31 рублю. - Ценность чаев байховых, цветочных и торговых была в 5996370 руб. кирпичных в 315000 р. Всего чаев было на 6311370 р. продано на 5933370 р. т. е. 25/26.
В 1844 году весною в Москве получили до 30000 цибиков последнего размена и чаи были весьма дешевы. Ожидали низких цен и на Нижегородской Ярмарке и опасались колебания в торговле, которое могло бы от этого произойти. - На ярмарку привезли 38900 цибиков чаев байховых, цветочных и торговых и 19820 кирпичных. Качество чаев было ниже прошлогоднего и 20000 ящиков осталось в Сибири и не поспело па ярмарку. Все это вместе заставляло думать, что торговля чаями в этот год будет нехороша. Но вдруг 5 августа продажа чаев была произведена совершенно неожиданно: они были проданы немного дешевле 1843 года, по ценам существовавшим в Москве в июле месяце. Цветочный чаи продан от 131 до 171 р. Фамильный по 102 р. 28 к., полуторный фамильный по 147 р. 14к. сереб. сан-син от 125 до 137р.(*)
(*) В цибике цветочного чая 54 фунта, фамильного 60 фунтов, полуторного фамильного и сан-сина 80 фунтов.
Кяхтинские торговцы приобрели таким образом выгоды по 10 р. на цибик. Следствием этого было всеобщее оживление ярмарочной торговли и все отрасли ее, имеющие связь с торговлей кяхтинской, были окончены весьма удовлетворительно. В 1844 году чаев байховых, цветочных и торговых было на 5940000 кирпичных на 594600 р. Всего на 6534600 р. продано на 6470400 р. т. е. 64/65.
В 1845 году чаи по качеству своему были лучше прошлогодних и количество привоза было значительнее. Это однако не повредило ценам, ибо чая с каждым годом более и более требуется для России, во первых потому что употребление его беспрестанно распространяется между простым народом и во вторых потому, что Правительство сильно преследует подложный чай, известный под именем копорского. Чаев байховых, цветочных, торговых и кирпичных в 1845 г. было 54000 цибиков. Цены возвысились на три с половиною процента против 1844 года и были от 88 р. 85 к. до 228 р. Общая ценность чаев была 8794500 р. из этого числа продано на 8414500 р. т. е. 21/22. Большая часть байховых, цветочных и торговых чаев отправлена в Москву по предварительным заказам. Чай, проданный на Нижегородской Ярмарке во вторые руки, продается и в третьи руки, оптом же, городовым купцам, торгующим овощными товарами в разных городах. Кроме того значительное количество его, не подвергаясь этому процессу, идет по всей России; главные же транспорты отправляются в Москву, Санкт-Петербург и Казань. Кирпичный чай, постоянно скупаемый московским купцом Усачевым, продается Армянам, Донским Козакам, Калмыкам и другим кочующим народам. В 1844 году Усачев, продавая цибик за 33 р. 7 к, хотя и получал барыши по 2 р. 85 к. на цибик, но за то около половины кирпичного чая у него осталось на руках. - Следствием такого дурного сбыта было то, что в 1845 году кирпичного чая было привезено гораздо менее.
Сроки платежей за чай бывают от 7 до 20 месяцев. Если же покупатель платит на самой ярмарке наличными деньгами, то вычитается, из суммы, следующей в уплату, известное число процентов: в 1843 году это число было 7%, в 1844-м 8%, а в 1845-м 12%.
Прочие китайские товары, привозимые на Нижегородскую Ярмарку, суть: шелковые материи (канфа, канча, фанза), тушь, краски, цветной шелк для вышивания по канве, сторы и игрушки, чубуки и трубки, куклы и пр. т. п. Их привозится весьма не много, по большей части купцом Сампсоновым. Продаются в розницу. В 1845 году все эти товары скупил петербургский купец Тур, торговавший мебелью высшего достоинства. Их было привезено:
В 1843 году на 28550 руб.
В 1844 — — 23000 руб.
В 1845 — — 26500 руб.
Всего китайских товаров было на Нижегородской Ярмарке:
Привезено. Продано.
В 1843 году на 6339920 р. на 5961920 р. т.е. 25/26
В 1844 - - 6557600 р. на 6493400 р. т.е. 130/131
В 1845 - - 8821000 р. на 8441000 р. т.е. 21/22