Через несколько минут супруги умылись, были одеты и звонили кельнеру. Тот явился, поклонился и встал в почтительной позе.
- Самовар, - обратился к нему Николай Иванович. - А тэ не надо. Тэ у нас есть. Цукер тоже есть.
Кельнер глядел на него во все глаза и, наконец, спросил: - Tea wünschen Sie, mein Herr?
- He тэ, а просто самовар и без цукер и без тэ. Глаша, как самовар по-немецки?
- Постой… Пусть уж просто чай несет. Может быть, самовар принесет?
- Да зачем же, ежели у нас есть свой чай?
- Ничего. Где тут с ним объясняться! Видишь, он ничего не понимает из нашего разговора. Брингензи тэ на двоих. Тэ фюр цвай.
- Wünschen Sie auch Brot und Butter, Madame? - спросил кельнер.
Глафира Семеновна поняла и отвечала:
- Я… я… Брод и бутер… Да брингензи цитрон, брингензи кезе… И брод побольше… филь брод… Я, Николай Иванович, ужасно есть хочу…
Кельнер поклонился и стал уходить.
- Постойте… Вартензи, - остановила его Глафира Семеновна. - Флейш можно бринген? Я говядины, Николай Иваныч, заказываю. Может быть, и принесут. Флейш брингензи, кальт флейш.
- Kaltfleisch, Madame?
- Кальт, кальт. Только побольше. Филь…
Явился чай, но без самовара. Кипяток или, лучше сказать, теплую воду подали в большом молочном кувшине.
- А самовар? Ферштеензи: самовар, - спрашивала Глафира Семеновна. - Самовар мит угли… с углями… с огнем… мит фейер, - старалась она пояснить и даже издала губами звуки - пуф, пуф, пуф, изображая вылетающий из-под крышки самовара пар.
- Sie wünschen Theemaschine. - Кельнер улыбнулся.
- Да, да… Я, я… Тэмашине, - подхватила Глафира Семеновна. — Вот поди же ты, какое слово забыла. А ведь прежде знала. Тэмашине.
- Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns.
- Найн?
- Nein, — отрицательно потряс головой кельнер.
- Извольте видеть, нет у них самовара! Ну, Берлин! В хорошей гостинице даже самовара нет, тогда как у нас на каждом постоялом дворе. Ну а кипяток откуда же мы возьмем? Хайс вассер?
- Hier, - указал кельнер на кувшин.
- Здесь? Да это какой же кипяток! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и пар от него не идет. Нам нужен кипяток, ферштеензи - кипяток, хайс вассер. И наконец, тут мало. Тут и на две чашки для двоих не хватит, а мы хотим филь, много, мы будем пить по пяти, по шести чашек. Ферштеензи - фюнф, зехс тассе.
- Брось, Глаша. Ну их к лешему. Как-нибудь и так напьемся. Видишь, здесь, в Неметчине, все наоборот, все шиворот-навыворот: на перинах не спят, а перинами покрываются, кипяток подают не в чайниках-арбузах, а в молочниках, - перебил жену Николай Иванович.
После того как швейцар удалился, кельнер подал чай и тот русский самовар, которым похвастался швейцар. Глафира Семеновна хоть и была еще все в тревоге от испуга на подъемной машине, но при виде самовара тотчас же расхохоталась.
- Смотри, смотри… И это они называют русским самоваром! Ни трубы, ни поддувала, - обратилась она к мужу. - Какое-то большое мельхиоровое яйцо с краном, а внизу спиртовая лампа - вот и все.
- Брось уж. Не видишь разве, что здесь люди без понятия к русской жизни, - отвечал презрительно Николай Иванович. - Немцы, хоть ты кол им на голове теши, так ничего не поделаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусим, а уж на ночь поужинаем вплотную.
Ночь в гостинице была проведена Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной без приключений. Утром вышел маленький инцидент с чаем. Самовара в гостинице не оказалось, хотя о существовании «машин де тэ рюсс», как называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругам, однако, хотелось. Они потребовали чайник. Коридорный слуга, явившийся и сегодня на зов, как и вчера, в рваном замасленном пиджаке, стоптанных туфлях и в четырехугольном колпаке, сделанном из толстой писчей бумаги, принес вместо чайника жестяной кофейник. Обругав его по-русски дураком, Глафира Семеновна положила в жестяной кофейник своего чаю и просила налить кипятком, называя кипяток «ло шод». Слуга налил кофейник теплой водой. Явился чай совсем ненастоявшийся, который совсем и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этот раз был обозван по-русски, кроме дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазах чай из кофейника в умывальник и, засыпав вновь сухого чаю, заглянула в лексикон и сказала слуге:
- А презан иль фо бульир, кюир… Заварить. Ло бульи… Неужто ву не компрене па?
- Bouillir? Ah, oui, madame, — отвечал слуга, глупо улыбаясь, удалился в кухню, долго пропадал и явился наконец с кипяченым чаем. Чай пахнул вениками, был горек, черен, как вакса, и его пить было невозможно.
- Ах, эфиопы, эфиопы! А еще высшей цивилизацией называются. У нас в самой глухой олонецкой деревушке знают, как чай заваривается, а здесь в столичном городе не знают! - воскликнул Николай Иванович и прибавил, обращаясь к жене: - Делать нечего. Придется их глупого кофеищу с молоком похлебать столовыми ложками из суповых чашек. Заказывай, Глаша, кофею.
- Кафе о ле… Апорте пур де кафе о ле… — отдала приказ Глафира Семеновна, выливая при слуге в умывальник и вторую порцию чая и возвращая кофейник.
Слуга улыбнулся, покачал головой, что-то пробормотал по-французски и ушел.
Явился кофе, молоко, белый хлеб, масло и суповые чашки со столовыми ложками вместо чайных.
- Непременно надо спиртовую лампу и жестяной чайник для варки воды и заваривания чаю завести. Помилуйте, это дикие какие-то! Простого чая заварить не умеют. То чуть тепленькой водицей зальют, то вскипятят словно суп какой! — возмущалась Глафира Семеновна и, напившись с мужем кофе, принялась одеваться, чтобы ехать на выставку.
Утром, когда супруги проснулись, первая мысль была о чае.
- Глаша! Как бы чайку-то заварить, - начал Николай Иванович, потягиваясь в постели. - Ведь ни разу еще за границей мы настоящим манером чаю не пили. Не знаю, как у тебя, но у меня просто тоска по чаю. Привык я по десять стаканов в день охолащивать, - и вдруг такое умаление, что ни одного! Сейчас мы позовем коридорного, и растолкуй ты ему, бога ради, чтобы он нам купил бутылку спирту для спиртовой лампы к тагану.
- А вот я сейчас в словаре посмотрю, как спирт по-французски, - сказала Глафира Семеновна, заглянула в книгу и отвечала: - Спирт - эспри… эспри де вен…
Супруги оделись и позвонили слуге, который и явился в своем неизменном колпаке из писчей бумаги и в войлочных туфлях.
- Plait-il, monsieur, - остановился он в выжидательной позе и глупо улыбаясь.
- Пуве ву зашете пур ву эн бутель эспри де вен? - задала ему вопрос Глафира Семеновна.
Тот улыбнулся еще глупее и ответил:
- L’esprit de vin… C’est la boisson russe?.. Oui, madame…
Он побежал вниз и через четверть часа, весь запыхавшийся, вернулся с бутылкой спирту и двумя рюмками на подносе.
- Смотри, Николай Иваныч, он воображает, что этот спирт мы пить будем, — улыбаясь, заметила Глафира Семеновна мужу. - Пуркуа ле вер? Иль не фо на ле вер, - обратилась она к слуге.
Тот опять глупо ухмыльнулся и спросил:
- Mais comment est-ce due vous prendrez, madame, sans verre?
- Вот дурак-то! - вырвалось у Глафиры Семеновны. - Да это разве пить? Разве это пур буар? Се не па пур буар.
- Comment donс pas boire? Et j’ai lu, madame, que les russes prennent tout ce avec grand plaisir. C’est l’eau de vin russe…
- Да это идиот какой-то! Алле, алле… Положительно он думает, что мы будем пить этот спирт… Се пур фер тэ… Компренэ ву? Пур тэ. Вот.
И в доказательство Глафира Семеновна показала коридорному купленные ею накануне два жестяных чайника и таган.
- Ah! — ухмыльнулся коридорный, но не уходил. - Il faut voir, comment vous ferez le thé, madame! - Алле, алле…
Но он стоял и продолжал улыбаться.
- Pardon, madame, il faut voir…
Глафира Семеновна налила спирту в лампочку тагана, зажгла светильню, вылила графин воды в чайник и поставила его кипятиться на тагане.
Коридорный покачивал головой и твердил:
- C’est curieux, c’est curieux… Le thé a la russe… C’est curieux… А правда, мадам, что в Петербурге ходят по улицам медведи и никогда лета не бывает, а всегда снег? - спросил он по-французски, но Глафира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:
- Разбери, что он бормочет, Николай Иваныч! Да выгони ты его, бога ради. Я говорю - алле, алле, а он стоит и бормочет.
- Гарсон! Вон! Проваливай! — крикнул Николай Иванович и энергически указал на дверь.
Шаг за шагом, оглядываясь и покачивая головой, коридорный вышел за двери.
- Дикие, совсем дикие здесь люди, — сказала Глафира Семеновна. - А еще Париж! Про Париж-то ведь у нас говорят, что это высшая образованность.
Вскоре вода в тоненьком жестяном чайнике закипела, и Глафира Семеновна, насыпав чай в другой чайник, принялась его заваривать. Через минуту супруги наслаждались чаепитием.
- Соленого-то с вечера поевши, так на утро куда как хорошо основательно чайком побаловаться, — говорил Николай Иванович, выпив стакан чаю и принимаясь за второй.
- Конечно, уж во сто раз лучше, чем кофейное хлебово из суповых чашек суповыми ложками хлебать.
Пили они чай из стаканов, находившихся в их комнате при графинах с водой, без блюдечек и при одной чайной ложечке, захваченной для дороги из Петербурга. Дабы не распалять еще раз любопытство коридорного относительно питья спирта и приготовления чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.
Гостиница «Россия» - одна из роскошных гостиниц в Женеве. Супруги вошли в подъезд гостиницы, и начался обычный перезвон. Швейцар позвонил в большой колокол, где-то откликнулся маленький, зазвенели электрические звонки. Откуда-то вынырнул обер-кельнер во фраке и с карандашом за ухом, с лестницы бежал просто кельнер с салфеткой в руке, появился мальчишка в синем пиджаке с галунами на воротнике и со светлыми пуговицами. Перед супругами со всех сторон кланялись и приглашали их наверх, бормоча и на французском, и на немецком языках.— Кто же здесь, однако, из вас говорит по-русски? — спрашивал Николай Иванович, поднимаясь вместе с женой по лестнице. - Руссиш… рюсс шпрехен.
Оказалось, что в гостинице никто не говорит по-русски.
- Ну Россия! Как же вы смеете называться Россией! Ведь это же обман. К вам едут, чтобы пользоваться русским языком, а здесь ничего этого нет.
Комнату они заняли в восемь франков. Комната была роскошная. Обер-кельнер, показывая ее, очень расхваливал вид из окон.
- Перед глазами вашими будет Женевское озеро и наш снеговой Монблан, - подводил он супругов к окнам.
- Насчет видов-то нам - бог с ними. Потом рассмотрим, - отвечал Николай Иванович. - А вот нельзя ли чего-нибудь буар манже а ля рюсс. Тэ а ля рюсс можно? Тэ авек самовар.
- Oh, oui, monsieur… - поклонился обер-кельнер, собираясь уходить.
- Стой, стой… Вот еще… Приехали в Швейцарию, так надо швейцарского сыру попробовать. Фромаж швейцар апорте.
- Fromage de suisse? - поправил его обер-кельнер. - Oui, monsieur.
Через четверть часа супруги умылись, причесались, и явился чай, отлично сервированный, с мельхиоровым самоваром, со сливками, с лимоном, с вареньем, с булками, с маслом и даже с криночкой свежего сотового меда. Подали и кусок сыру. Николай Иванович взглянул и радостно воскликнул:
- Вот это отлично! В первый раз, что мы за границей ездим, по-человечески чай подали! Нет, швейцарцы - они молодцы! Бьян, бьян, - сказал он кельнеру, показал на чай и потрепал кельнера по плечу. Кельнер почтительно поклонился и с улыбкой удалился.