---

303. Фабрика Л.Форштрем (год основания - 1859)

Юридический вестник, Том VI, книга третья [ноябрь 1890]:
Уступка фирмы. В конце прошлого года в Московском коммерческом суде состоялись два решения, в которых затрагивается вопрос об уступке торговой фирмы с ее привилегиями. По первому делу прусский подданный Роберт Амлонг ходатайствовал о побуждении лифляндского гражданина Леонида Форштрема к снятию с его магазина вывески с фамилией «Роберт Амлонг», указывая, что им продано было отцу ответчика - Юлию Форштрему, по смерти коего наследство перешло к ответчику – Леониду Форштрему, кофейное заведение (на Тверской улице) с обстановкой и товаром, но без фирмы. Ответчик, напротив того, утверждал, что вместе с кофейным заведением Амлонгом продана была Форштрему и фирма, в подтверждение чего сослался на свидетелей. Коммерческий суд нашел, что со стороны ответчика никаких письменных документов в доказательство права на владение фирмой Амлонга не представлено; что показания свидетелей Мейстера и Фехнер не могут быть признаны за доказательства, подтверждающие факт продажи Амлонгом фирмы Форштрему, так как свидетели эти при совершении Амлонгом окончательной сделки с Форштремом о продаже первым последнему упомянутого кофейного заведения не присутствовали, а участвовали лишь при предварительных по сему предмету переговорах Амлонга с Форштремом, что поэтому исковое требование Амлонга, как ничем со стороны ответчика не опровергнутое, является подлежащим удовлетворению, вследствие чего суд постановил: обязать Форштрема снять с его магазина вывеску с фирмой Роберта Амлонга в двухнедельный со дня вступления определения суда в законную силу срок.

---

Практика бывшего 4-го и Судебного Департаментов а также 2-го Общего Правительствующего Сената Собрания и Гражданского Кассационного Департамента Правительствующего Сената по торговым делам с 1889 г. по 1907 г. [1914]:
Право отдельного лица торговать под известною фирмою может быть предметом договора и притом не только письменного, но и словесного. Право на безусловное и бессрочное пользование фирмою должно быть вполне точно по делу доказано.
Рассмотрев наст. дело, Прав. Сенат находит, что кроме производства торговли на общем основании под собственным именем и фамилией торговый быт знает и торговлю «под фирмою», т. е. или под известным названием или под каким-либо именем и фамилией, независящими от имени или фамилии хозяина торгового предприятия. Это явление, выработанное в торг. быту и соответствующее его потребностям, законом не воспрещается, но вместе с тем торговое законодательство преподает более точные правила для производства торговли «под фирмою» лишь на тот случай, когда она производится товариществом в той или другой его форме, на случай же производства торговли под фирмою единичным лицом никаких специальных постановлений торговые законы в себе не заключают. Из сего следует заключить, что торговля единичного лица под какою-либо фирмою допускается законом настолько, насколько она не противна общим началам торгового и гражданского быта, а засим и приобретение права торговать под какою-либо фирмою, права, имеющего без сомнения известную имущественную ценность в торговом мире - может совершаться всеми теми способами, коими по закону вообще приобретаются права на движимое имущество, а в том числе и путем договорного соглашения. Признавая таким образом, что право отдельного лица торговать под известною фирмою, как таковое, по нашему законодательству может быть предметом договора частных лиц и притом, так как для приобретения движимого имущества вообще законом не установлено обязательной письменной формы договора, - не только в письменной, но и в словесной форме, Прав. Сенат вместе с тем не может однако не обратить внимания на то, что право торговать под фирмою представляется по самому существу своему правом не простым, а составным, заключает в себе целый ряд весьма разнообразных отдельных правомочий, которые иногда и не дозволено передавать путем одного словесного соглашения контрагентов; далее, с приобретением права на торговлю под чужою фирмою, почти неминуемо связано принятие на себя многочисленных обязательств но отношению к третьим лицам, что в большей части случаев ведет к необходимости изложения сделки о переходе фирмы письменно, по меньшей мере в форм оповещения заинтересованных лиц или учреждений; наконец нельзя упустить из виду, что при громадном значении, которое в торговом быту, основанном в значительной мере на кредите и личном доверии, имеет торговая репутация, сделкам о передаче права на торговлю «под фирмою» присущ не только имущественный, но и личный элемент, вследствие чего лишь приобретший право на фирму окончательно, безусловно и бессрочно может быть признан лицом, имеющим самостоятельное и независящее от прежнего собственника фирмы право на оную. Все эти соображения приводят Прав. Сенат к заключению, что во всех случаях передачи одним лицом другому права на торговлю под его фирмою, а в особенности, когда сделка о сем заключена лишь словесно, а следовательно установление в точности всех отдельных условий уступки сопряжено со значительными затруднениями, следует приступать с величайшей осторожностью и строгостью к проверке доказательств передачи права на фирму и условий этой передачи. Обращаясь с этой точки зрения к обсуждению обстоятельств наст. дела, Прав. Сенат находит, что истец Роберт Амлонг заявил требование о понуждении ответчика Л. Форштрема к снятию со своего магазина вывески с его, истца, именем и фамилией. Так как на общем основании Амлонг, без сомнения, имеет исключительное право пользоваться своим именем и фамилией, между прочим и на поприще торговых действий, а ответчик мог бы торговать под именем и фамилией истца лишь с согласия последнего, или вследствие каких-либо особых тем или другим способом приобретенных прав по сему предмету, то очевидно, что исковое требование Амлонга, само по себе, представляется уважительным и затем уже от ответчика зависит подлежащими доказательствами подкрепить оспариваемое этим иском право свое на употребление имени и фамилии истца на вывеске его, ответчика, магазина; требовать же, наоборот, от истца доказательства отсутствия подобного права ответчика немыслимо, ибо это значило бы требовать доказательства отрицательные. Ответчик Форштрем право свое на употребление имени и фамилии Амлонга на вывеске своего кофейного магазина основывает: а) на приобретении сего права бессрочно вместе с самим магазином у Амлонга его, ответчика, отцом Ю. Форштремом, и б) на том, что после смерти сего последнего, он, Л. Форштрем, является по духовному завещанию наследником кофейного заведения покойного, а следовательно и права на употребление вывески сего заведения «Роберт Амлонг»; при этом в доказательство продажи Амлонгом Ю. Форштрему кофейного заведения вместе с правом на употребление фирмы «Роберть Амлонг» сослался на свидетелей Мейстера и Фехнера и на содержание поданного Амлонгом 19 апреля 1889 г. Московскому обер-полициймейстеру прошения. Приступая к оценке сих доказательств, Прав. Сенат находит, что по показанию свидетеля Мейстера, Амлонг в 1882 г., пригласив его к себе, в присутствии Ю. Форштрема сказал ему: «я продаю Форштрему, Юлию Васильевичу, мое кофейное заведение со всею обстановкою, с товаром и фирмою, и так как мы не заключаем никакого письменного условия, то я желаю, чтобы ты был свидетелем этой продажи»; в конце своего показания свидетель добавил, что под фирмою он и договорившиеся понимали название заведения по фамилии Амлонга, и что продажа фирмы не была сделана на срок и не была поставлена в зависимость от какого-либо условия. Затем свидетельница Фехнер показала, что при продаже кофейного заведения (в коем она служила) Ю. Форштрему, Амлонг просил ее остаться на время, причем добавил, что он оставляет при торговле и свою фамилию. Не может подлежать сомнению, что эти показания хотя и говорят о передаче Амлонгом Ю. Форштрему вместе с кофейным заведением и «фирмы» его, т. е. вывески с означением имени и фамилии «Роберт Амлонг», однако, сами по себе, не могут служить достаточным доказательством приобретения Ю. Форштремом бессрочного и безусловного права на эту фирму, ибо в тех словах Амлонга по поводу продажи магазина, которые цитирует свидетель Мейстер, указания на такое право нет, равно как и в показании свидетельницы Фехнер; заявление же Мейстера, что «продажа фирмы не была сделана на срок и не была поставлена в зависимость от какого-либо условия», представляется скорее заключением свидетеля, чем показанием в точном смысле слова, т. е. удостоверением свидетеля о происшествиях, им виденных или слышанных. Затем, что касается указываемого ответчиком прошения Амлонга Московскому обер-полициимейстеру от 19 апреля 1889 г., то и оно не доказывает передачи Амлонгом Ю. Форштрему нрава на употребление вывески с фамилией Амлонга безусловно и бессрочно, ибо заключает в себе лишь признание Амлонга, что он дозволил Форштрему употреблять на вывеске его фирму и медаль лишь до первого его, Амлонга, требования о снятии ее. Выясняющееся же из сего прошения обстоятельство о дозволении Ю. Форштрему лишь временно пользоваться фирмою Амлонга находить себе подтверждение и в имеющихся в деле письме Ю. Форштрема Амлонгу от 20 июля 1887 г. и прошении Амлонга в Моск. почтамт от 31 мая 1886 г., так как в первом Форштрем просит Амлонга подачею надлежащего заявления в почтамт устранить препятствия в получении им корреспонденции, адресованной в магазин под фирмою Амлонга, причем, однако, не ссылается на какое-либо приобретенное им, Форштремом, самостоятельное право на фирму Амлонга, а жалуется лишь на недостаток доверия к нему Амлонга, в прошении же своем в почтамт Амлонг просит корреспонденцию, адресованную в магазин на его имя, выдавать по случаю его отъезда Л. Форштрему (а не Ю. Форштрему, купившему магазин) лишь до 1 сентября 1886 г. Между тем не может подлежать сомнению, что при передаче Ю. Форштрему окончательно и безвозвратно права на торговлю под фирмою «P. Амлонг» одним из первых распоряжений должно бы было быть заявление в почтамт о выдаче впредь корреспонденции на имя фирмы, и притом без срока Форштрему, а равно третьи лица, состоящие с фирмою в каких- либо торговых и деловых сношениях, должны бы были быть извещены о перемене хозяина фирмы, о каковых оповщениях, однако, не только нет доказательств в деле, но и со стороны Л. Форштрема даже и не упоминается. Таким образом, главное и основное положение ответчика, а именно, что покойный отец и наследодатель его Ю. Форштрем приобрел от истца Амлонга самостоятельное, безусловное и бессрочное право на употребление его фирмы «Р. Амлонг» представляется по делу неподкрепленным надлежащими доказательствами, в виду чего, очевидно, нет правильного основания входить в оценку доказательств перехода подобного права по завещанию от Ю. к ответчику Л. Форштрему. На основании всего изложенного и принимая во внимание: 1) что данные настоящего дела указывают на то, что дозволение Амлонга Ю. Форштрему пользоваться на вывеске фирмою «Р. Амлонг» было лишь временное, без точного определения срока пользования уступленным правом; 2) что при выразившемся в наст. иске нежелании Амлонга допустить и впредь подобное дозволение настоящему владельцу купленного Ю. Форштремом кофейного магазина, ответчику Л. Форштрему, последний не вправе уже продолжать торговать под вывескою «Роберт Амлонг», - Прав. Сенат приходит к заключению, что Моск. Ком. Суд вполне правильно обязал Форштрема снять с его магазина вывеску фирмы «Р. Амлонг» (1891 г., № 1526).

---

Шершеневич Г. Ф. Учебник торгового права [1912]:
Амлонг, собственник кофейного магазина под фирмой «Роберт Амлонг» продал свой магазин Ю.Форштрему вместе с фирмой, в подтверждение словесной сделки пригласил двух свидетелей. Когда магазин перешел по наследованию к Л.Форштрему, продавец потребовал, чтобы сын покупщика снял с вывески фирму, уступленную его отцу. Несмотря на то, что сделка была несомненной продажей, что уступка фирмы подтверждалась свидетелями, что право на фирму перешло, вместе с предприятием, к законному наследнику, Сенат, исходя из того, ничем необоснованного положения, что «к проверке доказательств передачи права на фирму и условий этой передачи следует относиться с величайшей осторожностью и строгостью», пришел к заключению, что, в виду выразившегося в иске нежелания со стороны Амлонга допустить и впредь пользование настоящим владельцем купленного кофейного магазина спорной фирмой, - обязать Л.Форштрема снять с вывески фирму «Роберт Амлонг» (Гр. №34).

---

Газета «Правда» №83 (3615) [17 января 1919 года]:
ФАБРИКА ФОРШТРЕМ (Б. Грузинская, 72)
Шоколадное отделение на фабрике из-за недостатка сырья закрылось и фабрика работает лишь по сортировке и приготовлению кофе. Фабрика работает под наблюдением Центрочая, который дает ей сырье. Топливо запасено месяца на полтора и работа идет полным ходом. На фабрике работает 25 человек, из них 13 женщин. Партийной ячейки на фабрике нет, но несколько рабочих входят в союз молодежи. Все рабочие записаны в союз пищевиков. Во главе фабрики стоит фабричный комитет и контрольная комиссия. За последнее время на фабрике замечается недостаток в рабочих, но все обращения на биржу труда не приводят ни к чему. Даже конторщика не удалось пригласить через биржу труда, хотя требование об этом заявлено более двух недель назад.

---

Газета «Правда» №83 (3615) [13 апреля 1927 года]:
Московская кондитерская фабрика бывшая Форштрем объединяется с кондитерской фабрикой Центросоюза, что удешевит производство и поведет к упорядочению сбыта продукции.

---

Кончаловская Наталья Петровна «Верцингеторикс» (журнал «Огонёк», №25 [июнь 1971]):
Это произошло в последнюю мою поездку в Париж. Я тогда жила на бульваре Пастер. Однажды, прогуливаясь, как обычно, перед сном, я дошла до конца бульвара и, свернув куда-то влево, вдруг увидела в тусклом свете фонаря табличку с названием улицы: «Верцингеторикс». Долго я шла по этой длинной пустынной улице, пока не дошла до ее перекрестка с улицей Алезиа. Два эти названия, тесно связанные в моей памяти с Еленой Васильевной, здесь, в Париже, неожиданно связались еще с одной женщиной по имени Жюльетта. Жюльетта Форштрем.
В начале нашего столетия родичи ее, по происхождению шведы, открыли кондитерскую фабрику в Москве. Мать, француженка, воспитывала двух дочерей, родившихся в России, на французский лад, но где бы ни жила потом Жюльетта, она всегда тосковала по родине.
В 1923 году отец мой, Петр Петрович, написал большой портрет Жюльетты. Ей тогда было около двадцати трех лет, и была она красивой девушкой, с блестящими темными глазами, улыбчивым лицом и характером прямым и решительным. На портрете она изображена во весь рост, на ней широкая коричневая юбка и оранжевая кофточка. Вьющиеся каштановые волосы откинуты с высокого чистого лба, и весь облик ее полон свежести и романтики.
Вот этот самый портрет уже семидесятилетняя Жюльетта, теперь мадам Кюниссе-Карно, привезла ранней весной 1970 года в Москву, в дар Третьяковской галерее. Ей, всю жизнь прожившей во Франции, вырастившей детей и внуков, потерявшей горячо любимого мужа, страстно захотелось еще раз попасть в Россию. Портрет работы Кончаловского, хранившийся у нее в Париже, на улице Вашингтона, и, по правде сказать, мало интересующий ее наследников, теперь дал возможность вновь, через полсотни лет, попасть в Москву, где она провела детство и юность и где училась.
Работники министерства встретили и приняли ее с большой благодарностью за подарок, и она, почти не узнавая Москвы, была счастлива увидеть ее, новую, незнакомую и все же родную, сердцем зная, как трудно будет вновь расставаться с ней. Вот почему Жюльетта так бурно обрадовалась, когда в Париже осенью этого же года я позвонила ей по телефону. Она тут же пригласила меня на завтрак.
Полдень в начале октября был теплый и солнечный, когда я, выйдя из метро на Елисейских Полях, выбилась из гущи разношерстной публики и свернула на улицу Вашингтона. Я издали увидела фигурку Жюльетты, встречавшей меня возле своего дома. Она стояла без пальто, в комнатных туфлях, фартуке и махала мне рукой, встречая, призывая, радуясь. И я почувствовала, что для нее означала эта наша встреча.
Мы завтракали втроем: к досаде Жюльетты, присутствовал какой-то ее родственник из провинции, но он абсолютно не мешал нам вспоминать нашу юность и наших близких и родных, ушедших навсегда. Но когда Жюльетта в порыве готовности доставить мне любое удовольствие спросила, что бы мне хотелось увидеть в этот приезд, я, недолго думая, ответила:
- Верцингеторикса.
Последовала долгая пауза удивления.
- А кто это? — робко спросила она, и я поняла, что, произнесенное по-русски, это имя ей незнакомо.
- Версенгеторикс, — пояснила я ей уже по-французски.
- A-а! Так что же тебе нужно — улицу, что ли?
- Мне говорили, что где-то возле Дижона есть памятник Верцингеториксу. Он стоит на холме Монт-Оксуа, в местечке Алезия. — И тут я рассказала Жюльетте мою необычную историю с Еленой Васильевной и шофером, которая показалась ей фантастической и заманчивой; она мгновенно откликнулась на то, что все мои друзья французы считали «блажью русской дамы». Может быть, я сама не меньше удивилась бы, если б какая-нибудь парижанка, приехав в Москву, попросила бы меня отвезти ее за Волгу, в степь, и показать ей курган языческого захоронения.
Но Жюльетта отнеслась к моей просьбе внимательно, хоть смолоду привыкла к безразличному отношению французов к своему неудачливому древнему полководцу. На мой взгляд, неуважение проявляется даже в серии комиксов, которые выпускает издательство Дарго. В этих книжках в сатирическом жанре, со смешными рисунками описаны подвиги-приключения некоего галльского вождя Астерикса и его соратников — Асюран-сетурикса, Обеликса и других «иксов». Книжки эти выходят ежемесячно под такими заголовками — «Астерикс-гладиатор», «Астерикс и Клеопатра», «Астерикс и готы» и т. д. А французские школьники издавна распевают вот такую галиматью:
Господин директор школы,
Мы знаем это наизусть:
Верцингеторикс при Луи Филиппе
Одолел китайцев под Ронсево.
Если при этом учесть, что Ронсево — это место сражения с басками в Пиренеях, проигранного Карлом Великим в VIII веке, то станет ясно, как мало уважают школьники свою древнюю историю. Словом, мне довольно трудно было убедить французских друзей в необходимости раскрыть эту печальную страницу истории и посетить раскопки на Монт-Оксуа. Одна лишь Жюльетта пошла на этот подвиг, и мы сговорились поехать в следующее же воскресенье.
Поезд отходил с Лионского вокзала в семь часов утра. И не было шести, когда я вышла из дому на станцию метро «Пастер». Над Парижем висели тучи, накрапывал холодный дождь, к тому же поезд метро вдруг остановился в туннеле между двумя станциями на целых пятнадцать минут. Сидя в полупустом вагоне, я терзалась, представляя себе, что думает Жюльетта, глядя на вокзальные часы, когда до отхода поезда осталось десять минут, а меня все нет…
Потом мы мчались по перрону совсем в другую сторону, а контролер из будки кричал нам: «Куда вы? Мадам, направо, направо, у вас еще одна минута!..» И мы по его команде развернулись и помчались обратно и едва успели вскочить на подножку вагона, как поезд плавно отчалил от платформы. Тут мы плюхнулись на сиденье и, посмотрев друг на друга, расхохотались.
- Ну, тебе пришла эта фантазия в голову, - сквозь смех говорила Жюльетта, - а я-то, в мои семьдесят! Куда? Зачем? Что меня вытащило из теплой постели смотреть какой-то забытый памятник? Наверно, только любовь… к России.
И пожалуй, в эту минуту не было для меня ничего дороже этого энергичного, загорелого, как у индианки, лица и этих живых, добрых глаз в сеточке мелких морщин.

---

Домогацкий Владимир «Кладовка» (в тексте Ретере, верно Реттере):
Кофе поручали покупать нам с няней. Покупать его полагалось на Арбате, в магазине Ретере. Магазин был совсем маленький, плоскость дома, им занятая, была закована как в броню черными зеркальными вывесками, на которых округлым росчерком было золотом написано удивительное слово «Ретере». Из этой черной оправы глядели витрина и дверь, на их стекле тоже была надпись и тоже золотом, только сверкавшая не на черном фоне, а как бы парившая над таинственным сумраком недр самого магазина. Войдя в двери, вы оказывались в этом сумраке, и был этот сумрак темно-коричневым, а в глубине глухо поблескивал тем же червонным золотом. В магазине была тишина; покупателей я там не помню, тишина была наполнена тончайшими ароматами, пряными и бодрящими, ароматами сказочных стран.
Мы должны были попросить, чтобы нам сделали смесь, которую всегда для нас делают, и назвать свою фамилию. Мне казалось очень странным, что эти люди, с таким достоинством бесшумно скользящие в своем благоухающем сумраке, встре­чавшие нас столь любезно, люди, которые могут жить в этом удивительном мире, занятые таким значительным делом, знали не только нашу фамилию, но знали даже, какой кофе пьют по утрам мои родители. Они не только знали это, но по первой нашей просьбе бесшумно и снисходительно делали мудреное дело — приготовляли смесь сортов, названия которых состояли из слов удивительных. Мокко, менадо, бурбон и ливанский — я запомнил их на всю жизнь, как строчку гекзаметра.
Фирма «Ретере» была старинная и очень солидная. То, что там продавалось, было всегда самого высшего качества. Ретере не гонялся за модой, он был верен торговым идеалам своей молодости, идеалам времени дилижансов, времен мистера Пиквика, и знал, что на Арбате единомышленники найдутся и придут к нему. В магазине Ретере не было ничего от легкомыслия Каде, от улыбчивости Сиу, от довольства и радости магазина Эйнема, его элегантность была старомодна, строга и корректна. Магазин Ретере был подобен экс-королю, проживающему на модном курорте; его благосклон­ная полуулыбка была чем-то надежнее демонстративной любезности президента республики.
Едва ли кофе у Форштрема был хуже, но природные москвичи, жившие в приарбатских переулках и знавшие толк в жизни, шли к Ретере, проявляя, таким образом, не только консерватизм, но и свою любовь к основательности. Совершенно невозможно было думать, что кофе, который мы там покупали, привозили в Москву каким-либо обычным и будничным способом. Нет, его добывали черные рабы на плантациях, его тащили на себе в караванах по пустыне слоны и верблюды, его везли в трюмах парусных бригов и корветов, бороздивших воды всех океанов под командой отчаянных негодяев, на судах, зафрахтованных отнюдь не купцом, а негоциантом господином Ретере для того, чтобы мы могли унести это благоуханное чудо домой в солидном свертке, обернутом в плотную коричневую бумагу и перевязанном накрест золотой шнуровкой.